1782 г. Год назад Лоуренс и Гамильтон встретились снова, после двухлетней разлуки, под Йорктауном, где вместе, каждый со своим батальоном, вели бой, закончившийся победой континентальной армии. (Справа - фрагмент картины Джона Трамбулла "Сдача генерала Корнуоллиса", где сбоку изображены в числе других офицеров Гамильтон и Лоуренс, бок о бок.) Война на этом не закончилась, но перешла в вялотекущую фазу, в которой она формально протянется до 1786 г. Гамильтон подал в отставку и планировал сидеть дома с женой и ребенком - "качать люльку", как писал он или писали ему в нескольких письмах. Лоуренс опять уехал в Южную Каролину, гонять оставшихся там британцев и пробивать свой черный батальон. В июне 1782 г. он напишет оттуда Вашингтону:

Бесплодие нынешней кампании не оставляет ничего, что стоило бы рассказывать Вашему Превосходительству - наши операции ограничены незначительными стычками - и несколькими нашими партизанскими атаками, которые были блестящи и развлекали нас за отсутствием лучших занятий.

Гамильтон и Лоуренс продолжали переписываться, но письма этого периода утеряны; следующее сохранившееся письмо, от Лоуренса, датировано июлем 1782 г., и в его начале он упоминает два предыдущих письма Гамильтона. Это письмо в архиве состоит из двух частей; первая сохранилась и четко датирована, а вот вторая перепечатана Джоном Чёрчем без четкой даты, и оригинала не осталось, так что два фрагмента объединяются предположительно. Я перевожу его практически полностью, за исключением фрагмента про очередную неудачу с черным батальоном, потому что так видна, в очередной раз, оценка Лоуренсом талантов Гамильтона, и то, что Лоуренс подталкивает его к политической деятельности, могло сыграть свою роль в будущем (не то чтобы Гамильтона можно было от этого удержать, будем честны).

Я задолжал тебе, мой дорогой Гамильтон, [ответы] на два письма: одно из Олбани, самый искусный образчик цинизма из когда-либо написанных, другое из Филадельфии, датированное 2 марта; в обоих ты упоминаешь планы уйти в отставку, которые приносят мне исключительное огорчение. Я не желаю, чтобы ты хоть на минуту покидал общественную службу; в то же время мои дружеские чувства к тебе, и знание твоей ценности для Соединенных Штатов, заставляют меня со всей пылкостью желать, чтобы ты занимал только высшие должность Республики. Меня польстила новость о том, что ты был выбран кандидатом от Нью-Йорка, и я весьма опечален, что не получил от тебя подтверждения. Должен признаться, что при текущем положении с войной я предпочел бы, чтобы ты служил в Конгрессе, а затем стал полномочным министром по делам мира; это лучше, чем если бы ты оставался в армии, где бессмысленная система старшинства и порядка помешает тебе получать высокое командование, которого ты заслуживаешь; но в любом случае я не хотел бы, чтобы ты отказался от своего воинского звания, если только не перейдешь к описанной выше карьере. Семейные дела не могут требовать такого непосредственного и постоянного внимания; ты говоришь как pater familias, окруженный многочисленным потомством.
[...]
Хотел бы я, чтобы [британский] гарнизон уже отступил или сражался. Адью, мой дорогой друг; хотя обстоятельства оставляют между нами такое большое расстояние, я прошу, не лишай меня утешения твоих писем. Ты знаешь неизменные чувства твоего любящего Лоуренса.

Не вдаваясь в подробные комментарии, хочу лишь отметить, что по сравнению с несколькими предыдущими письмами Лоуренса это куда более эмоциональное, теплое и открытое. Мне хочется думать, что встреча под Йорктауном позволила ему убедиться наглядно, что после брака чувства Гамильтона не изменились, как тот и писал.

Гамильтон отвечает на это письмо 15 августа, и с этого я начала весь цикл.